А.Лапин: «К работе меня каждый раз подталкивает своя жизнь». Интервью с писателем.

В издательстве «Вече» вышла новая книга Александра Лапина – «Суперхан». Это первая часть трилогии «Книга живых», которой известный российский писатель намерен завершить историю, начатую романом-эпопеей «Русский крест». Одним из первых читателей стал корреспондент «ЛГ».

Самое загадочное в писательском труде – рождение замысла. С чего началась для вас работа над «Суперханом»?

– Работа всегда начинается с возникновения интереса к определённой теме. Я прожил в Казахстане больше двадцати лет: по окончании университета в Алма-Ате работал редактором журнала, потом собкором «Комсомольской правды» по республике и, естественно, успел узнать практически всех, кто занимал видное место на ступенях тамошней пирамиды власти. Поэтому, даже уехав, продолжал следить за тем,как там разворачиваются события. Мне казалось, что Казахстан – многонациональная страна – в качестве демократического государства подавал большие надежды, и было очень интересно постараться понять, какое общество там в итоге сформировалось. Замысел романа «Суперхан» вызревал достано долго, но поскольку действие эпопеи «Русский крест» началось на земле Казахстана, было бы логично, чтобы и завершилось оно там же.

– С момента начала этой истории двое из пяти главных персонажей уже закончили свой земной путь. Вам не жаль было с ними расставаться?

– Персонаж живёт до тех пор, пока у него есть возможность развиваться, совершенствоваться духовно или профессионально. Первым ушёл из жизни эмигрировавший в Германию Андрей Франк. Он вписался в немецкую действительность и... исчерпал свой потенциал. О чём писать дальше? О том, что он вступил в однополый брак или, наоборот, горячо против него протестует? Или о том, что, увлёкшись вегетарианством, отказался от колбасок с пивом? Это не те повороты сюжета, которые могли бы заинтересовать меня как писателя.

С погибающим в «Суперхане» Амантаем Турекуловым другая ситуация. Я сам нахожусь в том возрасте, когда человек не может не думать о том, как он жил и что оставит людям, когда его жизнь подойдёт к завершению. Вечные вопросы выкатываются сами собой, когда подходишь к соответствующему рубежу. За последнее время я потерял близких друзей, с которыми долго шёл по жизни. Сложно осознать, что когда-то дорога эта была широкой и рядом с тобой было много людей, на которых ты мог положиться, а с их смертью она становится всё уже и уже, а одиночество всё глубже. Так что – возвращаясь ещё раз к первому вопросу, – пожалуй, решающим импульсом к работе над «Суперханом» стал уход моих друзей. Можно сказать, что окончательную форму сюжету, который долгое время вызревал где-то внутри меня, придала сама жизнь.

superhan-150.jpg– «Суперхан» начинает свой путь к читателю, а вы уже приступили к работе над новым романом. Завершение саги о поколении, начатой «Русским крестом», не за горами. Каким вам видится финал этого долгого пути?

– «Суперхан» – первая часть три- логии «Книга живых», которой я пла- нирую завершить сагу, начатую в «Рус- ском кресте» и продолженную рома- нами «Святые грешники» и «Крымский мост». Название навеяно изречением из Библии, смысл которого в том, что у Бога нет мёртвых, ибо все ушедшие живы в Нём. А нам на земле остаётся память о них и их дела. У каждой из книг, которые составят трилогию, своя тема: «Суперхан» – о том, какое госу- дарство мы построили на обломках некогда великой державы; «Вирусы» – не только о наших взаимоотношениях с природой, об ответственности перед ней и перед будущими поколениями, но и прежде всего о любви, о жизне- утверждающей её силе. «Роман и Дарья» в некотором смысле продолжает тему – это попытка проанализировать духов- ное, нравственное состояние нашего общества. Но если «Вирусы» в своей отправной точке – это всё-таки своего рода реакция «на злобу дня», то тема последней части трилогии гораздо фун- даментальнее. К сожалению, у русского народа до сих пор не сложилось цельного восприятия последних ста с лишним лет нашей истории: мы до сих пор делим людей на «красных» и «белых», «жертв» и «палачей», богатых угнетателей и обездоленных угнетённых, ощущая себя единым народом только в дни праздников или бедствий. Корни многих наших сегодняшних проблем растут именно оттуда.

– Есть идеи, воплощением которых вы займётесь по завершении «Книги живых»?

– У писателя всегда есть в запасе сюжеты, которые хочется осуществить. Тот, что уже занимает мои мысли, тоже связан с тем, что мы до сих пор не можем до конца определиться, кто мы и куда идём. Как ни стараемся, всё равно упираемся в ХХ век со всеми его противоречиями. А ведь именно он, и в первую очередь 70 лет советской власти, определяют наше нынешнее состояние.

Принято считать, что русская литература вышла из гоголевской шинели. И если продолжать аналогию, то, на мой взгляд, наше государство вышло из шинели товарища Сталина, чем и определяются многие проблемы во взаимоотношениях отдельного гражданина и государства. О Сталине и его эпохе сейчас пишут много, из этого моря информации я выбрал фигуру, интересующую меня сегодня больше всего, – Лаврентия Павловича Берию. В литературе о нём, и документальной, и художественной, во главу угла, как правило, ставится его деятельность на посту главы НКВД-КГБ и амурные похождения. Он предавал соратников, пытал и убивал как врагов, так и друзей. Когда читаешь обо всём этом, в душе закипает негодование, но, когда первая волна гнева стихает и ты начинаешь осмысливать его жизнь с позиции писателя и философа, приходится признать, что в отношении к Берии преобладают эмоции, но не логический анализ. Меня он интересует в первую очередь как куратор советского атомного проекта. Как ни крути, но только наличие у СССР атомной бомбы предотвратило в своё время третью мировую войну. Вот с такой стороны я и хочу подойти к этой истории. Сюжет нащупан, но книга ещё зреет. Окончательно я к ней ещё не готов.

– А как возникает сам импульс, сигнал, что можно садиться к столу и приниматься за работу?

– Это трудно определить словами. Я живу как все и, как все, откликаюсь на то, что происходит в нашей жизни; но в силу, если можно так выразиться, философского склада характера пытаюсь анализировать происходящее не в сиюминутном контексте. Так что, можно сказать, что к работе меня каждый раз подталкивает сама жизнь. Взять, к примеру, «Крымский мост» – я ездил на строительство, наблюдал, переживал и наконец понял, что не могу не написать о том, что увидел и перечувствовал. И так происходит с каждым моим романом.

– Напряжённое творчество оставляет возможность наблюдать за современным литературным процессом?

– Оставляет, но крайне мало. Проблема в том, что отечественный литературный процесс не просто разнообразен и противоречив. Очень трудно вовремя понять, кто что собой представляет на самом деле, поскольку в продвижении многих имён задействованы серьёзные капиталы и называемые пиар-возможности. Так рыночные – раскрученные, обласканные модными премиями – романы у всех на слуху, но насколько сильное впечатление они на самом деле производят на рядового читателя? На этот вопрос нет ответа. Авторам, не вписывающимся в диктуемый рынком мейнстрим, очень трудно дойти до читателя, они ему неизвестны, притом что это нередко очень одарённые люди.

– В последнее время часто приходится слышать о постепенном возвращении культа чтения. Вы согласны с тем, что литература возвращает свои позиции, утраченные в эпоху «лихих 90-х»?

– Отчасти это так, но не будем забывать, что произошла радикальная дифференциация литературы и читательских вкусов. Раньше читающий человек мог с равным вниманием относиться и к психологическому роману, и к детективу, и, скажем, к научной фантастике. Сегодня нередко человек читает одного автора, максимум ещё нескольких, пишущих в том же стиле, и больше ничем не интересуется. Большинство читающей публики ограничивается одним-двумя популярными жанрами и не желает выходить за эти пределы. А пласт интеллектуальной литературы по-прежнему не слишком велик. И людей, способных осмысливать серьёзные тексты, увы, немного.

– А что вы сами сейчас читаете? Есть ли у вас настольные книги?

– Не устаю перечитывать Толстого, особенно «Казаков» – перед глазами встают деды-прадеды, я ведь сам с Кавказа. Очень люблю «Тихий Дон». На самоизоляции перечитал многое и многих – Гроссмана, Мандельштама, Бродского, Булгакова, Платонова, Ахматову. Кого-то совершенно неожиданно открыл для себя заново. Но честно признаюсь, писатели, к которым давно прикипело сердце, навсегда останутся для меня непревзойдёнными.